В этих краях отключение света было нередко - сильные ветра, подземные толчки, камнепады, оползни, всё это приводило к обрыву проводов, гас свет, пропадала телефонная связь, люди, и так не избалованные близостью к цивилизации, оказывались совсем отрезаны от окружающего мира. К счастью, обычно длилось это не долго, не больше пары часов. В сарае где-то был запасной генератор, но отец включал его один или два раза за всю жизнь, и Свейн толком не знал как к нему подступиться, да и лень было.
Отца давно не было в живых - он погиб в горах, когда Свейну было десять лет. Братьев и сестёр у него тоже не было. Так и жили они с матерью всё это время в Гуннарстадире - маленькой ферме на юге Исландии.
Смерть отца как бы прошла мимо него. Он читал о том, как люди переживали горе, отчетливо помнил тот день, когда матери сказали, что отца больше нет в живых, помнил первые дни, когда мать просто исчезла, испарилась из этого мира, ничего не замечала, ни с кем не разговаривала, нечего не ела, даже его, Свейна, словно не видела. Он помнил первые месяцы, когда он просыпался ночью и слышал сквозь тонкую фанерную стену сдавленные рыдания матери, видел утром на кухне её красные глаза и опухшее лицо. Для него это всё называлось горе, но сам он своего личного горя так и не почувствовал, не пережил и не понял.
В школе, первые месяцы после смерти отца, все, особенно учителя, относились к нему с большим участием, как бы оберегали его, лишний раз обходили стороной, старались не огорчать, даже плохих оценок не ставили. Это только удивляло Свейна, но потом всё прошло, забылось, жизнь вернулась на круги своя, просто отца больше в ней не было.
Конечно, он скучал по отцу, но это было сродни поломки любимой игрушки, или пропажи любимого ягненка, как будто что-то потерялось - было, а теперь нет. Свейн с отцом никогда не были близки, отец всё время работал в стойле, с овцами, на тракторе в поле, выпивал с друзьями, и Свейн жил как бы рядом с ним, вёл свою незамысловатую мальчишечью жизнь как бы параллельно отцовской. И когда отец пропал, то для Свейна, в его маленькой короткой жизни, больших заметных изменений не произошло. Так, горе обошло Свейна стороной.
Мать пережила своего мужа на тридцать лет - почти всю свою жизнь Свейн жил один с матерью. Мать умерла месяц назад, просто, спокойно, утром в своей кровати. Умерла как и жила - достойно и одиноко. Как обычно утром он зашел к ней в комнату поздороваться - она уже долгое время не вставала - ранняя смерть отца, заботы о ферме, неженская тяжелая работа быстро высушили маленькую, сильную и волевую женщину. Ей было всего-то чуть за семьдесят, но жизнь, взяв от неё всё что можно, все силы её, всю волю и характер, словно пережевав её, выпив до дна и потеряв к ней интерес, в конце-концов отпустила её - однажды утром бесшумно вышла из её комнаты, закрыв за собой дверь.
Хальгерда - так звали мать Свейна, была женщиной красивой и умной. Единственная дочь богатого фермера из Кверагерди, она, наперекор своему отцу, вышла замуж за отца Свейна - младшего брата семи сестер с маленькой фермы Гуннарстадир. Ферма была небольшой: всего сто голов овец, некрепкий, старый, плохо изолированный от холода и ветров, дом, полуразвалившийся сарай, да старый ворчливый свёкор - вот и всё, что досталось ей после свадьбы. Сёстры к тому времени уже все вышли замуж и разъехались, отец мужа прожил с ними не долго - к старости он стал выпивать ещё больше. Своенравная и красивая Хальгерда долго не могла привыкнуть к пьянству и беспорядку в доме, и после смерти свёкра, на второй день натерла в доме полы и сама перекрасила все стены, словно стёрла прошлое из жизни и полноправно вступила в свои права хозяйки фермы.
Муж не возражал. В первый год выяснилось, что он был человеком безвольным, так же, как и оба его родителя, склонным к выпивке, и, через год, когда родился Свейн, пережив неизбежное разочарование в семейной жизни, Хальгерда приняла нелегкое, внутреннее свое собственное решение и вскоре стала известна всей округе как жесткая, решительная и умная хозяйка Гуннарстадира.
Дела на ферме сразу пошли на поправку, увеличилось поголовье овец, построили два новых загона, начали строительство нового дома, на ферме появились наемные сезонные работники. На мужа, с его нечастыми, но затяжными запоями, Хальгерда смотрела как бы сквозь пальцы - она давно смирилась со своей участью и приняла вещи такими, как они есть. В конце-концов он ей не мешал, в дела фермы не лез, соглашался со всеми её решениями, на правах совладельца подписывал нужные бумаги и даже выполнял большую часть физической работы.
Свейн рос послушным, тихим ребенком. В школе он особо не выделялся, учился средне, главное, чтобы из школы не выгоняли, но учиться ему не нравилось, в старшие классы он не пошел и с пятнадцати лет стал работать на ферме. Интересов особых у него тоже не было, читать он не любил, да и нечего было читать на ферме, телевизора и компьютера у них не было. Рано утром уходил он в овчарню, днём работал в поле на тракторе, обедал и снова уходил работать, возвращался ближе к ночи, ужинал и ложился спать, проваливался в теплую черную тьму - под одеяло.
С девушками ему тоже не везло. В школе, когда стали образовываться вокруг первые парочки, ему было не интересно, а потом… Однажды, когда ему было лет шестнадцать, он в первый раз напился на танцах во Флузире, и пьяный в первый раз целовался с какой-то девушкой, а может и женщиной, точно не помнил. На утро он проснулся в амбаре без штанов, голова раскалывалась, муторно и грязно было на душе, а от чего, он толком так и не понял, но после этого случая, к девушкам он старался не подходить. Да и мать, хоть никогда этого вслух не произносила, давала ему понять, что как-то не одобряла его встречи с девушками, то ли ревность в этом была какая, то ли ещё что, но Свейн об этом много не думал - так было даже спокойнее. Это и была его жизнь - работа, еда и теплый, тёмный, долгожданный сон.
По совету друга с соседней фермы, Рагнара - полной противоположности Свейна - уверенного в себе, большого рыжего громкого парня, отца четверых таких же огненно рыжих сорванцов, после смерти матери Свейн купил в Сельфоссе компьютер, простой ноутбук. Рагнар был его единственным другом. Что влекло их друг у другу было для всех загадкой, но с самого детства, с тех первых месяцев, когда летом в жаркие сенокосные сезоны оставляли их матери вдвоем с одной няней, Свейн и Рагнар, похоже, навсегда связали свои жизни. По-разному сложились их судьбы - Рагнар удачно женился молодым, уже было четыре сына. Дом их был шумный, полный гостей, детей, сезонных работников, собак, кошек, птиц: всё в нем бурлило, кипело, шумело, жизнь била ключом. А Свейн теперь жил один.
Ноутбук он долго осваивал, привыкал к светящимся кнопочкам, яркому экрану, но с этой покупкой жизнь его впервые обрела цвет - робкие, пастельные краски одинокой жизни сорокалетнего фермера с юга Исландии - за первую неделю столько всего нового узнал Свейн, как будто и не жил ещё, и больше не манило его своим теплом, темнотой и защитой надёжное пуховое одеяло, все ночи напролет просиживал он у компьютера - смотрел на мир, читал, путешествовал, учился, впитывал всё, что прошло мимо.
А в понедельник погас свет. Вдруг погас мир Свейна, оставив его впервые за всё время после смерти матери один на один со своими мыслями, один на один с самим собой. И понял Свейн, так внезапно, остро и больно ощутил он свое одиночество - полное, бесповоротное, неизменное, обреченное. Он вспомнил мать, нет, не в те последние годы, а в давний летний день, когда ему было лет пять, вспомнил он её, тонкую, невысокую, в простом цветастом хлопковом платье, отчетливо представилось ему как она развешивала бельё на верёвку, как весело и беззаботно играл с ней ветер, подхватывал подол её платья, закидывал в лицо развешанные наволочки, путал, заворачивал простыни в её руках, и как смеялась она, и разговаривала с ветром и с сыном. Как подхватила она его на руки и закружила… Так больно от чего-то вдруг стало Свейну, как-будто кто-то в драке подло ударил его в грудь - сбилось дыхание, похолодели руки.
Серое окно было уже совсем различимо - глаза привыкли к темноте. За окном нетронутый гладкий белый снег. Кое-где робко пробивались редкими стежками, рассыпанными по белому покрывалу, коричневые ниточки - остатки прошлогодней травы, одинокие и беззащитные. Буран, который, скорее всего и оборвал провода, прекратился также внезапно как и начался. Холодная, далёкая в вечности своей и безучастная к горестям людским луна освещала поля, справа - амбар, рядом с ним - овчарня, левее - гараж, у гаража - трактор, за трактором - опять поля, а вдалеке должны были быть огни фермы Рагнара, то там было пусто - тьма. Значит, у них тоже отключился свет. Было трудно сказать, сколько Свейн просидел без движения. Очнулся от того, что звонил мобильный, Рагнар кричал в трубку:
- Ну что, старик, как ты там? Я гляжу, тоже нет света? Я звонил на станцию в Сельфосс, в этот раз дело плохо, дадут только к середине недели. Тебе надо что? - Рагнар не мог нормально говорить в телефон, он разговаривал так, как-будто пытался докричаться до невидимого собеседника через пространство, чем вызывал постоянные незлые насмешки жены и детей.
- Да вроде всё нормально, Рагги, спасибо. - Тоска немного отпустила, испугалась громкого жизнеутверждающего Рагнара.
- Ну, давай, тогда, звони, если что. - Не дожидаясь ответа друг повесил трубку.
Свейн включил компьютер, батареи хватит ещё на три часа, а потом? Он покормил овец, поставил трактор в гараж, есть не хотелось.
- А потом, а потом будем думать, что будет потом. - скороговоркой произнёс Свейн и снова открыл ноутбук.
На стартовой странице всплыла реклама - женщины из Украины, России, Белоруссии. Обычно он сразу закрывал такие страницы, опасаясь в равной степени и женщин, и обмана, и компьютерных вирусов но в этот раз вопреки самому себе нажал на улыбающийся квадратик "Елена, 30".
****
Самолёт садился в московском аэропорту Шереметьево. Закрыты откидные столики, подняты шторки иллюминаторов. Под крылом понеслись домики, поля в снегу и деревья… Много-много деревьев. Свейн никогда не видел столько деревьев - высокие, упрямые, тянутся вверх - темно-зелёный колючий ковёр из сосен и елей. Пронеслось под крылом шоссе с медленно движущимися автомобилями. И, вдруг, заторопилась земля, понеслась навстречу Свейну, и самолет бесшумно сел в заснеженной январской Москве. Зазвонили телефоны, ещё договаривала свои обычные слова стюардесса, выруливал самолет, но люди уже торопились на выход, толкаясь в проходе, неуклюже пытаясь достать с полок сумки и чемоданы, заказывали такси, звонили родным и друзьям. Следующий рейс в далёкий северный город со странным названием Сыктывкар через пять часов. Повезло - не надо переезжать в другой аэропорт. Открыли двери самолета, поток людей подхватил Свейна и понес к новой жизни и паспортному контролю. Обратно ему уже дороги не было.
- Purpose of visit? - не глядя на Свейна сквозь зубы спросил пограничник.
- Tourism, - опасаясь ещё вопросов быстро ответил Свейн. Его английский был на уровне начальной школы. Всезнающий Рагнар советовал не вдаваться в подробности на границе в России. Да мыслимо ли - он, Свейн, в далёкой, почти экзотической стране. Он, Свейн, который всего один раз был в Рейкьявике, когда нужно было покупать новую деталь к трактору и пришлось ехать с Рагнаром. Он не то что бы не летал на самолёте раньше, он просто никогда раньше не видел самолёта. Он…
- Is Moscow your final destination? - прервал мысли Свейна пограничник. В этот раз он смотрел прямо в лицо Свейну, который, услышав слово final, понял вопрос.
- No, it is Sykty… Syktra… - название далекого города ржавым гвоздем зацепилось во рту и никак не вынималось. Обливаясь потом под теплой исландской курткой, Свейн судорожно вытащил из внутреннего кармана билет на следующий рейс. Пограничник посмотрел на билет, громко щёлкнула печать, и новый паспорт вместе с билетом оказался опять в руках Свейна. Россия. Москва. Елена…
- No! No! No-no-no-no! - полная женщина в дорогой шубе тыкала посадочным талоном в лицо Свейну, по проходу к ним уже торопливо шла стюардесса с приклеенной улыбкой.
Разговор с женщиной в шубе был короткий - они оба просто не понимали друг друга. Очевидно было только одно - женщина хотела сесть и вела себя так, как-будто бы имела право сидеть на месте 15В, его, Свейна, месте в проходе, на котором уже сидел Свейн, согласно его, Свейна, посадочного талона. Они оба уже минут десять показывали друг другу свои посадочные талоны, на которых было напечатано 15В.
Стюардесса взяла оба талона в руки, перевела взгляд с одного на другой, и вдруг, охнув, перестала улыбаться, испуганно и раздраженно стала что-то быстро объяснять Свейну. Женщина в шубе снова начала кричать и стюардесса, оставив Свейна в беспокойных раздумьях, расталкивая пассажиров, побежала по проходу к кабине пилота. Даже по своему скудному жизненному опыту Свейн знал, что когда стюардесса перестает улыбаться, дело плохо. К счастью, самолет всё ещё был на земле.
Обратно неулыбчивая стюардесса возвращалась уже в компании с такой же неулыбчивой старшей бортпроводницей:
- You are in a wrong plane, sir.
“Wrong” is not a good word”, по-английски подумал Свейн.
****
- Зойка, ты что??? Это какую это ты мою фотографию туда отправила? Ты вообще в своем уме? Меня не надо было вообще-то спросить? - Лена Молчанова, спокойная, точь-в-точь характер по фамилии, её и в классе все десять лет звали Молчанкой-Волчанкой за тихий нрав и колючий черный взгляд, в первый раз в своей спокойной жизни срывалась на крик. - Какое ещё агентство? Какой интернет?? Когда это вообще было? Что полгода назад и забыла уже? Мне что теперь делать?
- Лен, ну ты не волнуйся. - растерявшаяся от такой реакции, Зоя пыталась успокоить подругу. - Ну, приедет, ну, посмотрите друг на друга, он же не у тебя, в конце-концов, будет жить, а в гостинице, не понравится, уедет, и всё, делов-то. Встретишь его завтра...
- Встретишь?? Завтра?? Зоя… ты… ты… - Лена захлебнулась неожиданно подступившими к горлу рыданиями, - Зоя, да как ты могла, что я тебе сделала? А с Андрюшкой что? Куда Андрюшку дену? Что я ему скажу?
Андрюшка драматически развивающегося телефонного диалога не слышал, а к тому времени уже крепко спал. Андрюшка был Ленкиным светом в окошке, единственный её родной человек, двенадцатилетний сын, отличник, футболист. Папы у них не было, точнее он, конечно же был когда-то - Ленкин одноклассник, первая и единственная её любовь. В десятом классе Ленкина мама сказала: “будешь рожать”, а его родители сказали, что в Бауманке большой конкурс. Вот так и разошлись их дороги, особо не соединившись. Папа их быстро забыл, давно уже женился, жил в столице и в их жизни больше не появлялся. Ленка в институт не поступила, работала фитнес-инструктором, здоровый образ жизни стал популярен, тренер она была хороший, было много индивидуальных занятий, гибкий рабочий график, денег хватало - не шиковали, конечно, но и не бедствовали. В общем, жили, не тужили, ни от кого не зависели. И вот теперь это…
- Зой, ты мне скажи теперь по-порядку, - Лена стала немного успокаиваться. - Кто он, откуда, сколько лет, и что, вообще, мне с ним делать?
- Лен, не волнуйся, мне сказали, исландец, где-то сорок, на фотке ничего такой, блондинистый, не старый, я видела фотку, прямо викинг, - хихикнула Зойка, - хочешь тебе пошлю? - Ну вот, - снова затараторила Зойка, услышав всхлип и испугавшись новой волны рыданий, - ты его встреть завтра, рейс из Москвы, вечерний, ну я вроде как пообещала, что ты его встретишь, с Андрюшкой я посижу, довези до гостиницы, по дороге пообщаетесь, ты там сразу смекнешь, что он за человек…
- Пообщаетесь?? - взорвалась снова Лена, - На чём пообщаетесь? На пальцах?? На руках которые или на ногах?? Ты это не предусмотрела??
- Лен, ну чё ты, главное, не переживай, он уедет сразу и всё, делов-то…
****
Пассажиры, летевшие этим рейсом, уже не скрывая любопытства, в открытую разглядывали и даму в богатой шубе, и иностранца, и возбужденных бортпроводников. Не смотря на задержку рейса, иностранца было жалко - совершенно ничего не понимая в происходящем, он беспомощно переводил глаза с одной женщины на другую, которые, похоже, уже на всех языках мира пытались ему что-то объяснить, отчаянно жестикулируя, они тыкали ему в лицо посадочными талонами, совали в руки рюкзак и всячески пытались выпроводить из салона. Иностранец явно ничего не понимал, прижимал рюкзак к себе, опасливо поглядывал на злых русских женщин и медленно шёл к выходу, неуклюже задевая то рюкзаком, то коленом сидящих пассажиров. У выхода вторая стюардесса быстро говорила в бортовой телефон. Затем она что-то торопливо сказала человеку в ярко-жёлтом жилете, стоящем по другую сторону от выхода из самолёта. Свейн вышел, дверь в салон за ним захлопнулась, мягко и надежно повернулся замок.
Перспектива пропасть в незнакомой стране без языка и багажа совсем не радовала Свейна. “Надо было английский учить, дурак” - ругался он на себя не переставая. Так было даже легче - это отвлекало от происходящего. А что происходило Свейн совсем не понимал.
- Ну что, давай, мужик, теперь, давай, run, run! - человек в ярко-жёлтом жилете буквально взял его в охапку, и они побежали по коридорам аэропорта. Рация в руках ярко-жёлтого шипела, кряхтела и визжала, не замолкая ни на минуту, а он на бегу, время от времени что-то в неё отвечал. Пару раз Свейн услышал знакомое слово “Сыктывкар”. Они бежали через взлётно-посадочную полосу прямо к трапу, на котором, с такой же недовольной хрипящей рацией в руках, стояла на пронизывающем ветру девушка с тоже в ярко-жёлтом жилете поверх тёмно-синего пуховика. Девушка взяла измученный посадочный талон Свейна из рук ярко-жёлтого, они быстро что-то сказали друг другу, и Свейн вошел в тёплый светлый салон точно такого же самолёта, какой он только что покинул. Стюардессы молча стояли у входа. Тишина в салоне. Сто пятьдесят давносидящих в душном самолёте пар глаз уставились на Свейна с таким непередаваемым словами выражением недовольства и раздражения, что каждый шаг по проходу давался ему как по пути на Голгофу. У десятого ряда взвизгнул и зарыдал ребёнок. Свейн подумал, всё, сейчас его разорвут.
****
- Ну что, прилетел? - Зойка уже в пятый раз звонила Лене на мобильный.
- Нет, рейс задержали в Москве.
- Погода что ли?
- Говорят, кто-то самолёты перепутал, ждали пассажира. Знаешь, как в Шереметьево автобусы отъезжают от посадочного сектора к самолётам? Так тут один пассажир встречающим позвонил, рассказал, что кто-то перепутал автобусы, так чуть в Якутию не улетел. Больше часа ждали его.
- Прикол… Ну ладно, что, волнуешься?
- Да нет, что уж теперь.
В Сыктывкаре была глубокая ночь. После всего пережитого Свейн уже ничего не чувствовал, ни голода, ни холода, ни усталости - он знал, умом понимал, что вот сейчас, еще пара минут и он увидит Елену, ту женщину ради которой он нарушил весь свой надежный порядок, сломал десятилетиями налаженное устройство жизни, женщину, ради которой он подался на край света, и, без языка, без денег, и багажа, чуть не пропал где-то в Сибири, перепутав самолёты. Он даже не волновался, когда самолёт сел, отчаянно тормозя и проскальзывая колесами по полосе, когда попадала с полок ручная кладь, заревел от испуга ребенок в десятом ряду. Он не волновался и совсем не чувствовал ни мороза, ни минус тридцати, когда шёл без шапки в расстегнутой куртке к зданию аэропорта в толпе измученных пассажиров, ничего не чувствовал и ни о чем не думал, пока взгляд его не остановились на маленькой женщине, в коротеньком пуховике, чёрные серьёзные глаза внимательно смотрели из под мохнатого капюшона и надвинутой на брови белой шапочки. Просто эта женщина стояла немного в стороне от всех встречающих, она как бы и не принадлежала к ним, она была вне толпы, вне людей, вне времени и места. Она просто стояла и смотрела. А потом улыбнулась. И он, сам не понимая почему, пошел к ней. Потянулся. Нашёл.
****
- Мам, смотри скорее, там Андрюшка! - Маша, прижимая к груди трехлетнюю Лену, мотнула головой по направлению к телевизору. На экране в вечернем выпуске Гуннар Егильссон представлял спортивные новости: "Андре Свейнссон забил решающий гол в матче со Словакией и вывел сборную Исландии в финал этого сезона...".
"Андре... Свейнссон", подумала Лена Молчанова, "... Мариа Свейнсдоттир и маленькая Лена. А кто бы мог подумать, Зойка...".
Copyright © 2013 by Olga Johannesson
No comments:
Post a Comment